принялись славить Одда-кормчего. Сам Одд, не отпуская весла, неверяще улыбнулся и набрал в грудь побольше воздуху для победного клича. А в следующий миг его голова с глухим стуком ударилась о доски настила и покатилась по настилу корабля.

За обезглавленным телом стоял исходящий паром Эрн Сакравор. Никто не заметил, как и когда он забрался на борт. От него исходила мощная волна силы, не рунной, но силы изменённой, страшной, превращающей внутренности в студень, а мышцы — в сплошные узлы боли.

Оттолкнув все ещё стоящее тело, так что оно заклинило рулевое весло, Эрн шагнул вперёд. Широким взмахом секиры срубил сразу двоих хирдманов. Волна силы полилась дальше, сбивая с ног и лишая воли.

Все звуки на драккаре исчезли. Не было слышно ни криков раненых, ни стонов умирающих, ни хруста разрубаемых костей. Исчез даже плеск волн. В абсолютной тишине шел сакравор, с каждым шагом отсылая Фомриру новых дружинников.

Он не смотрел на атакующих. Жёлтые глаза смотрели прямо. На единственного человека, за которым он пришёл. Меч одного из хускарлов пробил кольчугу Эрна. Но сам воин не успел порадоваться успеху, лишившись половины головы. Топор скользнул по древку огромной секиры и снес несколько пальцев, но та не дрогнула ни на миг, и хускарл полетел за борт.

Хрейн остался единственным живым человеком на корабле. Он вонзил тяжёлое копьё в живот Эрну. Наконечник прошел насквозь и натянул кольчугу на спине. Эрн кашлянул густой чёрной кровью, выронил потяжелевшую секиру, шагнул вперёд. Пятка копья упёрлась в штевень, останавливая изменённого.

Ещё один шаг. Звенья кольчуги на спине лопнули и расползлись, обнажая окровавленное острие. Эрн схватил голову бывшего ярла. Здоровая левая и двупалая правая сдавили череп Хрейна. Тот раскрыл рот в крике, но в звенящей тишине ничего не слышно. Лицо Хрейна покраснело. Он отчаянно пытался разорвать смертельную хватку, но всё тщетно. Последний звук, который услышал Хрейн сквозь кровавую пелену, — треск его собственного черепа.

Эрн отшатнулся от мертвого врага, оглянулся по сторонам, как будто впервые заметил, где находится. В его светло-серых глазах явно читалось недоумение. Он тяжело осел на окровавленные доски. Его жёлтые глаза закрылись. Внезапный порыв ветра наполнил парус и погнал мертвый драккар в открытое море…

Песнь 2

Глава 1

Отец отплыл в тот же день вслед за ярлом Скирре, пока это еще было возможно. По замерзающему морю идти опасно, но оставаться всю зиму в Хандельсби ему тоже было не с руки. На суда загрузили факелы, чтобы по ночам следить за приближающимися льдинами, побольше теплых шкур и одеял, вознесли хвалы доброму и щедрому Нарлу, богу всех моряков, и отправились в путь.

Ингрид плакала навзрыд, просилась к нам в хирд, грозилась сбежать из дома, и лишь после слов отца о том, кто же тогда будет защищать малыша Фольсмунда, сдалась. Но пообещала, что сразу после первой руны брата разыщет меня.

Эрлинг же крепко обнял меня и вернул золотую монету. Сказал, что мне она скорее пригодится. Опять же оружие пора менять. Пятая руна на носу. Хотя какой там на носу… После Торкеля я еще никого не убивал, ни людей, ни даже зверушку какую.

Предстояла долгая зима. И в отличие от прежних зим я был свободен от пригляда отца и хёвдинга.

В Хандельсби были семьи, которые за плату соглашались взять на постой и кормить всю зиму. Вот только нам с Тулле пришлось изрядно потрудиться, чтобы найти себе такое жилье.

В дом без мужчины нас брать не хотели, так как боялись, что некому будет укоротить нас, если будем буянить. А в том, что мы будем буянить, никто не сомневался, стоило им лишь услышать наши имена. Точнее, мое имя. Почему-то парень по имени Кай Безумец не внушал людям доверия.

В дом с дочерями на выданье нас тоже брать не хотели, но тут уж виноват Тулле.

В домах, где жили сыновья нашего возраста, нам отказали. Побоялись, что сманим мальчишек на неверный заработок хирдмана.

Был один дом, где вообще жила лишь одна хозяюшка со слугами. Но там нам отказали, так как недостаточно взрослы и красивы. Ей бы Альрика или Вепря зазвать…

В конце концов нас приютила пара стариков. Их дочери давно выросли, повыходили замуж да разъехались по мужниным домам, а сыновей Орса им не даровала. Одна дочь жила тут же, в Хандельсби, часто проведывала родителей, но все равно старики скучали вдвоем. Вместо платы мы должны были закупить провизии на всю зиму на всех, а уж хозяйка будет готовить. К тому ж, будет с кем поболтать, обсудить все новости, начиная с тех, что появились еще сорок зим назад.

Мы общими усилиями набили погреба и сараи, расчистили дальний угол дома, за ненадобностью заваленный инструментами да старой утварью. Поубивали, наверное, сотню мышей и крыс, которые свили там гнезда, вымели пол, соскребли мышиное дерьмо с покореженных от старости лавок, накидали сверху одеяла. Еще сделали из досок перегородку, чтобы хозяевам да и нам было удобнее. На стены развесили свои доспехи да оружие, по городу оружным ходить почем зря не стоило. И получился вполне хороший угол.

На это ушло дня четыре. Осталось пережить еще шесть месяцев…

Тулле, как любитель все подсчитывать, заметил, что в погребе сильно поуменьшилось копченых колбас. Я, как любитель вкусной еды, вспомнил, что за это время мы ни разу на столе колбасу и не видели. Поэтому мы устроили слежку: уходили будто бы по делам, а сами возвращались и сидели до посинения в снегу, замотавшись в белые плащи. Мы проверяли: с пяти шагов не разглядишь. На третий день снова пришла дочка наших хозяев, проведать родителей. Пришла с пустыми руками, а на обратном пути заглянула в сарай и набила целый мешок снеди. Нашей снеди! Не успела она сделать и двух шагов, как мы перегородили ей дорогу.

— Ой, — взвизгнула бабенка, — напужали! Ну и шкуры! Точно из снега пошитые.

— Мешок покажь, — сурово сказал я. Настолько сурово, насколько может выглядеть мужчина на полголовы ниже женщины.

— Чей-то? Мой мешок. Не буду ничего показывать! А чего это вы тут раскомандовались? Живете в чужом доме, так спасибо скажите, что не гоним.

— Мы не за спасибо живем, а твоих родителей кормим.

Я не стал пререкаться, а просто выдернул мешок из ее рук. Тулле кликнул хозяев. Старики вышли на порог с заранее виноватыми лицами. Значит, знали.

— Так, добрые люди! У нас был уговор.